Олег Маков, Вячеслав Миронов

Не моя война

Глава первая

Меня бьют. Бьют жестоко, но так, чтобы я был в сознании, и почки остались целыми. Кости, ребра не в счёт. Больно, очень больно. Нет сил больше терпеть, нет сил больше жить. Хочется умереть. Тупо, но хочется умереть, чтобы не чувствовать этой боли: она заслоняет жёлто-красным пятном комнату, все доходит до сознания с каким-то запозданием, изо рта течёт то ли кровь, то ли слюна. Я давно уже её не вытираю. Левый глаз заплыл, я ничего не вижу, рассечённая бровь кровоточит. Голова болтается в такт ударам.

Господи! Помоги мне сдохнуть! Сердце, ну почему ты такое сильное? Как хорошо быть сумасшедшим. Забыть все. Почему их убили, а нас оставили? Господи, дай мне умереть! Сознание потихоньку оставляет меня, я погружаюсь в темноту, в вечность. Спасибо тебе, Господи! Я не чувствую боли. Я умер… Как просто оказывается умереть: я ничего не чувствую, я ничего не вижу, я ничего не слышу. Как хорошо! Нет боли. Спасибо тебе, Господи!

И вот из этой нирваны меня опять вытаскивает ведро холодной воды. Я снова на земле. Слышу голос моего главного мучителя:

— Поднимите его.

Вновь подхватывают под локти те двое, которые держали меня во время избиения, руки по-прежнему скованы наручниками. Больно, очень больно, я медленно поднимаю голову. Не делать резких движений, только медленно. Голова болит, в правом глазу пульсирует кровь, изображение нечёткое, плывёт в такт толчкам крови. Сердце, ну почему же такое сильное!

— Ну, что, старший лейтенант, надумал?

Говорить я не могу, губы разбиты, части зубов нет в помине, если бы не поддерживали — упал бы. Медленно, очень медленно, чтобы не закричать от боли, разрывающей голову, я мотаю головой.

— Нет? — мой мучитель не удивлён, скорее раздосадован. Он подходит ближе и кричит мне в лицо: — Нет?!

— Нет, — я стараюсь ответить ему как можно твёрже, но скорее не голос, а дыхание, похожее на стон, выходит из меня.

Что есть сил, я напрягаюсь. Знаю, сейчас последует возмездие за очередной отказ.

Удар в живот, я сгибаюсь пополам и лечу назад — меня уже не держат за руки. Ударяюсь о стену спиной, потом затылком и теряю сознание. Темнота, спасительная темнота — может, я умер? Было бы неплохо. Всяко лучше, чем изо дня в день переносить побои, когда каждая клетка тела молит о пощаде, мозг постоянно взрывается искрами боли, из глаз уже непроизвольно текут слезы.

И снова боль, ослепляющая боль приводит меня в сознание. Почему я не умер? Почему у меня такой крепкий организм?

Шевелю руками. Руки свободны. Медленно, опираясь спиной, локтями, стараюсь приподняться вверх. Встаю. Держусь за стену, начинаю осматриваться. Все, я «дома».

Начинаю ревизию собственного тела. Каждое движение причиняет невыносимую боль. Боль до синевы в глазах, до тошноты, до крика в разорванном рту. Руки, вывихнутые в плечевых суставах, плохо слушаются. Но все равно я продолжаю осмотр. Голову ощупываю особенно аккуратно. На ней новые шишки, не обращаю внимания. Она стала уже одной большой шишкой. С трудом замечаю, что полоска света, пробивающаяся из-под двери, на месте — это мой ориентир для проверки зрения. Аккуратно поднимаю веко левого глаза. Боль снова бьёт в мозг. Слезы сами катятся у меня из глаз. Мне жалко себя.

С трудом, но вижу свет. Это уже неплохо. Медленно опускаюсь вниз, ощупываю бока. Ребро слева было сломано при захвате; похоже, что после сегодняшней «беседы» справа треснуло ещё одно. Попутно языком ощупываю зубы и десны во рту. Некоторые зубы на месте, десны опухли.

Держась левой рукой за стену, охая, прихрамывая на каждом шагу, подламываясь, я приближаюсь к ведру. Там постоянно есть вода. Однажды нам не поставили ведро с водой. Было худо. Помятая металлическая армейская кружка стоит рядом с ведром, зачерпываю полную и пью. Вода прохладой своей приносит облегчение, лью воду на голову, стараюсь умыть растерзанное лицо.

Закружилась голова, резкая боль сгибает пополам, меня рвёт прямо на пол. Вода выходит больно, мучительно, во рту горечь от жёлчи и крови, в глазах темнеет, круги вновь плывут, пульсируют вместе с каждым позывом к рвоте. Все закончилось. Вытираю губы. Вновь наполняю кружку и медленно плетусь к своим нарам.

Так, теперь надо провести ревизию мозгов. Мысли текут вяло, путаются.

Начали. Кто я? Пауза. Мозг не хочет работать, он устал, я сам дико устал, хочется умереть. Апатия. Тупое оцепенение.

Итак, кто я? Пауза. Мозг устал. Как будто во мне живёт два человека сразу. Один хочет жить, второй — не очень.

Мучительно вспоминаю. С каждым разом все сложнее. Но надо этим заниматься, чтобы не оскотинеть, не превратиться в животное, в растение. Надо вспоминать! Вспоминать все, что было со мной в этой жизни. Единственное, что осталось у меня — это память. За неё я цепляюсь, как за спасательный плотик. Но эти гады стараются не зря. Часто боль, страх, жалость к себе заменяет память. Больно не только шевелиться, больно думать.

Я — старший лейтенант Маков Олег Робертович, 1967 года рождения, уроженец города Кемерово, выпускник Кемеровского Высшего Военного Командного Училища связи, женат, личный номер… Черт! А какой же у меня личный номер? Не помню. Что-то как в тумане вырисовывается, не помню, после вчерашнего избиения помнил, а сейчас — нет!

Это те сведения, которые можно сообщить противнику при попадании в плен, также допустимо назвать номер воинской части и фамилию командира, но не более того. Что я и сделал. Вот только командира не назвал, нет у меня командира полка. Сбежал он в Москву. Почти все продал местным боевикам-аборигенам и рванул в столицу. Взял у них ещё денег авансом за то, что расстреляет ракетами Степанакерт, но это было просто нереально изначально, вот он и перевёлся удачно в первопрестольную.

Командир третьего дивизиона Бобов — арестован. Хороший мужик, был бы на месте, не оставил бы нас в беде. Арестован он. Правда, не аборигенами, а официальными властями, и не бьют его, наверное, ногами. М-да. Часть расформировали, и мы — кто вырвался из окружения аборигенов, отправились в штаб дивизии, что находился недалеко от Баку. Не успели отъехать на рейсовом автобусе, как его остановили, окружили человек пятнадцать из местного ополчения, вывели из автобуса под автоматами, обыскали, отобрали документы и, надев на голову мешки и заковав в наручники, увезли.

Нас было четверо, четверо последних офицеров из полка ЗРВ ПВО (зенитно-ракетные войска противовоздушной обороны). Мы вместе прослужили четыре года, последними уходили.

Два месяца назад часть захватили местные жители под предводительством Гусейнова — бывшего директора табачной фабрики города Евлах, что расположен в 16-ти километрах от Мингечаура.

Нас во всем полку оставалось не больше сорока человек. Солдат давно не было в помине. Азербайджанцы — офицеры и прапорщики — открыто воровали из части. Тащили все, даже сухие пайки из НЗ, и питались мы в основном тем, успели перенести на КП.

Часть техники ДХ (длительного хранения) и НЗ угнали.

А началось все это в январе, когда «мудрые», ну очень «мудрые» командиры в штабе армии приняли решение нас разоружить. Сами своих же разоружили. В приказном порядке. Командир полка лишь руками разводил. Официальная формулировка звучала так: "В целях недопущения провокационных действий со стороны местного населения, попыток захвата воинских частей ПВО с целью захвата оружия ПРИКАЗЫВАЮ:… " Приказ мы добросовестно выполнили в указанные сроки.

На управление полка и командный пункт нам оставили шесть автоматов и двадцать пистолетов. На каждый ствол — один БК! То есть, на автомат сто двадцать патронов, а на ПМ — шестнадцать!

В дивизионах и того меньше. Один автомат и два ПМ.

Сила! Может, для Рэмбо и хватило бы, а вот для нас этого было явно маловато. Дальнейшие события подтвердили все наши опасения.